Спустя недолгий срок булгары возмущались: – Они сказали – суть булгары, то бишь братья, а сами что творят? Имея много злата, скупили все, вплоть до крепостных стен Переяславца. Мы не успели рта открыть, а глядь, уж ходим по их земле, наш скот траву их ест и воду пьет, и сами мы задаром не можем из Дуная взять ведра, поелику он тоже куплен! Царь наш мыслит, де-мол, хазары неразумны, коль бьют челом и просят продать им реку, траву иль дождь, и продает, смеясь – отваливают златом! Сии же люди хитры и сметливы, теперь мзду взымают за все! И без труда, без пота на лице живут и пуще богатеют!

Князь город обложил и, слушая булгар, зрел на звезду Фарро – ждал часа. Булгары ж затворились, но видя малое число дружины Святослава, не испугались. Их царь так мыслил: неделю постоит, другую, но сдохнет от бескормицы последний конь, и воины, наевшись падали, пойдут назад от князя без гроша в кармане. Тут время и придет, чтоб выйти за ворота, взять Святослава в плен да и продать хазарам, кои посулили за голову его ровно столько, сколько давали за солнце, когда их каган пытался выторговать свет у булгар. И продал бы солнце царь, да не сошлись в цене и отложили торг, а здесь можно получить без торга!

Когда же из-за стен пришли булгары и сказали:

– Нет мочи, Святослав! Да можно ль так поступать, коль братья мы? Сии хазары купили воздух – суть пространство! Без платы нам нельзя дышать и находиться где б ни были! Наш царь сошел с ума! Он продает то, чем не владеет, что всем принадлежит!

– Он не сошел с ума, – сказал на это князь.

– Знать, сговорился!

– Ваш царь на самом деле брат кагану. И оба они – сыновья Тогармы. А вы для них – рабы, рабочий скот. На что вам воздух и пространство?

– Что ж делать нам? Как их прогнать?

– Откройте мне ворота в тот час, когда хазары проснутся, чтоб злато посчитать. Сами же в домах сидите, но не запирайтесь! Мне отличить вас трудно, тем боле в темноте, и посему гнать буду тех, кто выскочит на улицу или окажется за дверью на засове.

В глухую полночь, когда стража дремала у бойниц, ворота распахнулись и дружина вошла в Переяславец. Короткой была сеча: врасплох застигнутая Тьма металась в купленном пространстве, однако всюду зрела неумолимые мечи. Каганское войско и радо было б взяться за оружие, да руки заняты – в обеих злато! Не бросить же его на землю! К рассвету город был избавлен от напасти, однако смерть нашла не всех, кто мыслил править миром. Многие бежали, спасая свои сокровища, ибо будучи мраком, обладали хитростью и свойством рассеиваться по свету, подобно уходящей ночи. Вроде б в ловушке были, осталось сжать кулак, но утекли меж пальцев…

Булгарский царь, напуганный внезапностью и силой Святослава, сдался на милость со своим войском и князю отдал скипетр и державу. Тот принял символы власти, забросил их в седельную суму и на престол не сел, а взял коней, съестной припас и двинул по Дунаю – путем, на коем растворилась Тьма.

Владыка Род, взирающий с небес, уж не ворчал на сына, тоской объятый: князь вышел из-под власти! Без помощи его, своею волей не токмо путь очистил в Землю Сияющей Власти, но и сел на ней, бросив вызов отцу:

– Тут середина земли народов Ара! Я княжить стану здесь! Иль ты забыл, Даждьбог, какую землю дал славянам? Откуда правил и правду нес твой сын

Траян? Лишив меня Пути, ты думал, я ослепну и не найду дороги на Балканы? А я ее нашел!

Молчал бог Род, поелику был стар и тугоумен, дабы ответить сразу на дерзость наказаньем. Ему привычней было, в забвенье пребывая, творить дела небесные – суть двигать Время. Даждьбог не обронил ни слова, и злой Перун напрасно, стиснув зубы, искал своим копьем брешь в куполе света, чтобы достать задиру: небо над сей Сияющей Землей непроницаемо было для гнева всякого, даже если сей гнев – суть божий.

Лишь Световид, любуясь делами Святослава, промолвил тихо:

– Беда, не угодить нам. Князей покорных мы браним, что духом слабы, а непокорных судим и казним… И что нам-то надо?

16

Не победителями возвращались в стольный град – без обозов с добычей, на лошадях заморенных и суть без войска, поскольку Святослав оставил Свенальдову дружину на Змиевых валах, чтоб не искушать столичной жизнью. И не в доспехах, не в шеломах с бунчуками – в тряпье, и потому никто и не заметил, как в Киев въехали – ворота были настежь! Их не встречал никто, словно не стала, более земля полниться слухом. Хоть ротозеи б вышли – нет, напротив, словно вымер город! Бывало, поутру от многолюдья не проехать – тут улицы пусты, ставни затворены, закрыты лавки и ни души! Ужели почивают? Но от раджей и женок их, танцующих, гремящих в бубны, и мертвый бы поднялся! Коль печенеги позорили город, следы бы зрели – пожары, причитанья, слезы; ан нет, сады благоухают в цвете, и вместо хоромин старых повсюду терема, дворцы. Преобразился Киев, не сразу и узнать…

Дивясь и озираясь, со свитою, с кибитками певцов из племени раманов, под музыку и пляс проехал улицами князь, в одни ворота постучал, в другие – не отворяют, но слышно, есть живые. И было повернул ко своему двору, но здесь узрел холопа с палицей – ворота охранял. Взял за кафтан его и притянул к ноге.

– Что приключилось тут? Где же народ? Почто запершись по домам сидит?

– А будто ты не знаешь!

– Не знаю. Видишь, мы путники, по свету странствуем…

– Да княжич ведь лютует! Сначала люд простой позорил, мучил, впрягая в колесницу; теперь вот красных дев побрал в наложницы, все боле дочерей боярских, и в терем спрятал. Какую заманил, обманом завладел, какую выкрал или силой взял! Такого натворил, почище чем отец его, когда детиной был.

Насупился, огруз в седле и голову повесил князь.

– Все вернулось на круги своя… А что же киевляне? Ужели терпят произвол?

– Свенальдича боятся…

– При чем же тут Свенальдич? – князь на свою свиту глянул, где воевода был.

– Да как при чем? – холоп смутился. – Он будто не при чем, но все от него идет! Ведь Лют кормилец княжича. Вот и вскормил, Владимир и. лютует.

– А что же Ольга, княгиня ваша? Умерла?

– Жива покуда, но стара, хворает. Недавно в дикополье с дружиною ходила, с той поры лежит. А ежели не лежит – в христовом храме молится, округ попы ромейские. Да и не Ольга она ныне – суть Елена, и нрав совсем иной… Внук и распустился, не знает удержу. На пару с Лютом правят. Боярской думы нет, давно :уж разогнали сивобородых. Теперь при них купцы сидят – все иноземцы…

– Постой, холоп! Где ж князь ваш, Святослав?

– Воюет князь, до нас ему ли? Молва ходила, булгар на Волге покорил, хазар исторг, смел с берегов морей, а с ними вкупе – ясов и касогов. А ныне, сказывают, булгар дунайских покорил и сел там княжить! Будто земель своих не достает и более нечем править. На мать престол оставил; она на внука, а тот с собою Люта посадил… Давно не зрели князя, уж и забыли, каков он с виду. А токмо зрим плоды трудов его: кого он разгромил, кого с земель исторг, весь год вниз по Днепру бредут.

– Бредут? Куда они бредут?

– А кто их знает? Молчат, не понимают речи… Слух разный был: кто говорит, иные земли себе ищут, где приткнуться, а кто и вовсе несет вздор: мол-де есть им земля, богами по обету данная. Туда идут. А многие осели в Киеве, испросившись у княгини, княжича иль Люта. И по другим городам и весям их довольно, – вздохнул холоп. – Беда от них. Уж лучше б Святослав не воевал хазар.

– В чем же беда?

– Да разорил гнездо… Теперь от ос спасенья нет, летают всюду, жалят и мед чужой едят.

– Не води вокруг да около, – встряхнул холопа, на ноги поставил. – Ответствуй! Я ваш князь! Иль не признал?

– Ты?!. Чудно! По стати вроде князь. По виду – оборванец. А вот цыган признал. Бывали, помню… – махнул рукой. – Да кто б ты ни был – я отвечу. Невиданное дело в Руси творится, одним словом, напасть: никто не трудится, все по домам лежат. Не пашут нив, хлебов не сеют. Ни хором, ни кораблей не строят, о ремесле так уж давно забыли…